Неточные совпадения
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же то, что
работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня будут наследники, — а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им
женщины не будут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать не хочет. Ведь это ужасно!
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною,
женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать детей,
зарабатывать свой хлеб, платить долги, — и разные тому подобные глупости.
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо
работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд узнал бы, о да! Замечательная была русская
женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у многих: русские как будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией, философией, этикой…
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта
женщина раздражала его. Почему она
работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
Поработав больше часа, он ушел, унося раздражающий образ
женщины, неуловимой в ее мыслях и опасной, как все выспрашивающие люди. Выспрашивают, потому что хотят создать представление о человеке, и для того, чтобы скорее создать, ограничивают его личность, искажают ее. Клим был уверен, что это именно так; сам стремясь упрощать людей, он подозревал их в желании упростить его, человека, который не чувствует границ своей личности.
В должности «одной прислуги» она
работала безукоризненно: вкусно готовила, держала квартиру в чистоте и порядке и сама держалась умело, не мозоля глаз хозяина. Вообще она не давала повода заменить ее другой
женщиной, а Самгин хотел бы сделать это — он чувствовал в жилище своем присутствие чужого человека, — очень чужого, неглупого и способного самостоятельно оценивать факты, слова.
— Как же без работы-то? Да чтобы
женщина не
работала!..
— Нет, ничего, — ответил я. — Особенно хорошо выражение, что
женщина — великая власть, хотя не понимаю, зачем вы связали это с работой? А что не
работать нельзя, когда денег нет, — сами знаете.
«Здешние
женщины привыкли к своей свертке и оттого по гаванскому способу
работают медленно.
Я видел, как по кровле одного дома, со всеми признаками ужаса, бежала
женщина: только развевались полы синего ее халата; рассыпавшееся здание косматых волос обрушилось на спину; резво
работала она голыми ногами.
Он вспомнил всё, что он видел нынче: и
женщину с детьми без мужа, посаженного в острог за порубку в его, Нехлюдовском, лесу, и ужасную Матрену, считавшую или, по крайней мере, говорившую, что
женщины их состояния должны отдаваться в любовницы господам; вспомнил отношение ее к детям, приемы отвоза их в воспитательный дом, и этот несчастный, старческий, улыбающийся, умирающий от недокорма ребенок в скуфеечке; вспомнил эту беременную, слабую
женщину, которую должны были заставить
работать на него за то, что она, измученная трудами, не усмотрела за своей голодной коровой.
Около дырявых, ободранных кошей суетилась подвижная полунагая толпа ребят, денно-нощно
работали женщины, эти безответные труженицы в духе добрых азиатских нравов, и вечно ничего не делали сами башкиры, попивая кумыс и разъезжая по окрестностям на своих мохноногих лошадках; по ночам около кошей горели яркие огни, и в тихом воздухе таяла и стыла башкирская монотонная песня, рассказывавшая про подвиги башкирских богатырей, особенно о знаменитом Салавате.
Вера Павловна не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна
женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение
работать у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную.
«Но шли века; моя сестра — ты знаешь ее? — та, которая раньше меня стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда
работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она
работала,
работала, и рос успех. Мужчина становился разумнее,
женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, — и пришло время, родилась я.
— Пошел вон! — сказал отец. Крыжановский поцеловал у матери руку, сказал: «святая
женщина», и радостно скрылся. Мы поняли как-то сразу, что все кончено, и Крыжановский останется на службе. Действительно, на следующей день он опять, как ни в чем не бывало,
работал в архиве. Огонек из решетчатого оконца светил на двор до поздней ночи.
Каторжным, как мужчинам, так и
женщинам, выдается по армяку и полушубку ежегодно, между тем солдат, который
работает на Сахалине не меньше каторжного, получает мундир на три, а шинель на два года; из обуви арестант изнашивает в год четыре пары чирков и две пары бродней, солдат же — одну пару голенищ и 2 1/2 подошв.
Когда одну
женщину свободного состояния спросили на следствии, откуда у нее деньги, она ответила: «
Заработала своим телом».
Правда,
женщины иногда моют полы в канцеляриях,
работают на огородах, шьют мешки, но постоянного и определенного, в смысле тяжких принудительных работ, ничего нет и, вероятно, никогда не будет.
Мне рассказывали, что когда одна
женщина во Владимировке не захотела идти в сожительницы и заявила, что она пришла сюда на каторгу, чтобы
работать, а не для чего-нибудь другого, то ее слова будто бы привели всех в недоумение.
Если бы в «Русской
женщине» Некрасова герой, вместо того чтобы
работать в руднике, ловил для тюрьмы рыбу или рубил лес, то многие читатели остались бы неудовлетворенными. d) Отсталость нашего устава о ссыльных.
Во-вторых, мы забываем, что определение степени чистоты работы должно быть вполне предоставлено давальцам: не станет
женщина чисто
работать — растеряет давальцев.
Я тут верстах в семи у барыни одной
работаю, по столярному делу, — хорошая
женщина, надо сказать, книжки дает разные, — иной раз прочитаешь — так и осенит!
— Сделайте милость, Михайло Сергеич; вы менее, чем кто-либо, имеете право судить об этом: вы никогда не
зарабатывали себе своей рукой куска хлеба, и у вас не было при этом на руках капризной
женщины.
В это время к вам подходит
женщина в сереньком полосатом платье, повязанная черным платком; она вмешивается в ваш разговор с матросом и начинает рассказывать про него, про его страдания, про отчаянное положение, в котором он был четыре недели, про то, как, бывши ранен, остановил носилки, с тем чтобы посмотреть на залп нашей батареи, как великие князья говорили с ним и пожаловали ему 25 рублей, и как он сказал им, что он опять хочет на бастион, с тем, чтобы учить молодых, ежели уже сам
работать не может.
— А я
женщина и тоже могу
зарабатывать для себя и для других! — возразила ему Миропа Дмитриевна. — Кроме того, я имею безбедное состояние!.. Значит, об этом и говорить больше нечего — извольте жить, как я вам приказываю!
— Напротив, я знаю, что ты
женщина богатая, так как занимаешься ростовщичеством, — возразил камергер. — Но я любовь всегда понимал не по-вашему, по-ростовщически, а полагал, что раз мужчина с
женщиной сошлись, у них все должно быть общее: думы, чувства, состояние… Вы говорите, что живете своим трудом (уж изменил камергер ты на вы), прекрасно-с; тогда расскажите мне ваши средства, ваши дела, все ваши намерения, и я буду
работать вместе с вами.
…
Работал я охотно, — мне нравилось уничтожать грязь в доме, мыть полы, чистить медную посуду, отдушники, ручки дверей; я не однажды слышал, как в мирные часы
женщины говорили про меня...
Кроме
женщин, Ефимушка ни о чем не говорит, и работник он неровный — то
работает отлично, споро, то у него не ладится, деревянный молоток клеплет гребни лениво, небрежно, оставляя свищи. От него всегда пахнет маслом, ворванью; но у него есть свой запах, здоровый и приятный, он напоминает запах свежесрубленного дерева.
На
женщину казак смотрит как на орудие своего благосостояния; девке только позволяет гулять, бабу же заставляет с молодости и до глубокой старости
работать для себя, и смотрит на
женщину с восточным требованием покорности и труда.
И я плакала, слушая эту песню… (Басов: «Саша! дайте-ка пива… и портвейна…».) Хорошо я жила тогда! Эти
женщины любили меня… Помню, вечерами, кончив
работать, они садились пить чай за большой, чисто вымытый стол… и сажали меня с собою, как равную.
Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская
женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший свою бабу из дома за то, что она целую весну не
работала; тут была и эта больная баба, его жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
— Швейные, швейные; надо всем, всем
женщинам запастись швейными машинами и составлять общества; этак они все будут хлеб себе
зарабатывать и вдруг независимы станут. Иначе они никак освободиться не могут. Это важный, важный социальный вопрос. У нас такой об этом был спор с Болеславом Стадницким. Болеслав Стадницкий чудная натура, но смотрит на эти вещи ужасно легкомысленно. Все смеется… Дурак!
Для этой
женщины со здоровым, положительным умом беспорядочная обстановка с мелкими заботами и дрязгами, в которой мы теперь жили, была мучительна; я это видел и сам не мог спать по ночам, голова моя
работала, и слезы подступали к горлу. Я метался, не зная, что делать.
— Какая слабость! — проговорила она, поднимаясь. — Владимир говорил, что все городские
женщины и девушки малокровны от безделья. Какой умный человек Владимир! Он прав, бесконечно прав. Надо
работать!
Огромная доля их
работают бесполезные украшения, экипажи, мебели, игрушки на
женщин.
Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы
работать, чем молодой
женщиной, которая встает в двенадцать часов дня, потом пьет в постели кофе, потом два часа одевается… о, как это ужасно!
— Кто я? Правда, мне девятнадцать лет, и у нас было воспитание такое, и я… до сих пор не знаю
женщин, но разве это что-нибудь значит? Иногда я себя чувствую мальчиком, а то вдруг так стар, словно мне сто лет и у меня не черные глаза, а серые. Усталость какая-то… Откуда усталость, когда я еще не
работал?
— Легко сказать! Но если ей деваться некуда?
Женщина она одинокая, безродная, денег ни гроша,
работать не умеет…
Окоемов. Другие умом, оборотливостью, талантом
зарабатывают себе состояние; а у меня этого нет. У меня только одно достоинство: красивая наружность, я нравлюсь
женщинам; этим я и хочу воспользоваться.
— Куда? — уныло спрашивал Яков, видя, что его
женщина становится всё более раздражительной, страшно много курит и дышит горькой гарью. Да и вообще все
женщины в городе, а на фабрике — особенно, становились злее, ворчали, фыркали, жаловались на дороговизну жизни, мужья их, посвистывая, требовали увеличения заработной платы, а
работали всё хуже; посёлок вечерами шумел и рычал по-новому громко и сердито.
Он не мог поняты что же это, как же? Люди
работают, гремят цепями дела, оглушая самих себя только для того, чтоб накопить как можно больше денег, а потом — жгут деньги, бросают их горстями к ногам распутных
женщин? И всё это большие, солидные люди, женатые, детные, хозяева огромных фабрик.
Совершенно другое дело светская красавица: уже несколько поколений предки ее жили, не
работая руками; при бездейственном образе жизни крови льется в оконечности мало; с каждым новым поколением мускулы рук и ног слабеют, кости делаются тоньше; необходимым следствием всего этого должны быть маленькие ручки и ножки — они признак такой жизни, которая одна и кажется жизнью для высших классов общества, — жизни без физической работы; если у светской
женщины большие руки и ноги, это признак или того, что она дурно сложена, или того, что она не из старинной хорошей фамилии.
Из выработки подозрительно глянуло на нас широкое и суровое лицо рыжего кума, а около вашгерда молча
работали две
женщины.
У вашгерда
работали три
женщины.
Работали играя, с веселым увлечением детей, с той пьяной радостью делать, слаще которой только объятие
женщины.
— Подумала… Вот как вы,
женщины, дурно знаете нас. Но ты не должна быть похожа на других. Наша любовь ни с кем ничего не должна иметь общего: из любви ко мне ты должна мне верить и надеяться; из любви к тебе я буду
работать, буду трудиться. Вот какова должна быть любовь наша!
Вспоминаю злую жадность монахов до
женщины и все пакости плоти их, коя и скотом не брезгует, лень их и обжорство, и ссоры при дележе братской кружки, когда они злобно каркают друг на друга, словно вороны на кладбище. Рассказывал мне Гриша, что как ни много
работают мужики на монастырь этот, а долги их всё растут и растут.
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил уехать на лето в деревню к одному из товарищей и
работать там, чтобы с честью приготовиться к лекциям, а теперь нужно ехать за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать
женщину, потерявшую мужа, с которым, судя по её же письмам, ей жилось не сладко.
«В сущности она, — думал он, — вульгарна: слишком много крови и мускулов, мало нервов. Её наивное лицо неинтеллигентно, а гордость, сверкающая в открытом взгляде её глубоких тёмных глаз, — это гордость
женщины, убеждённой в своей красоте и избалованной поклонением мужчин. Сестра говорила, что эта Варенька всех побеждает. Конечно, она попытается победить и его. Но он приехал сюда
работать, а не шалить, и она скоро поймёт это».
Потом, еще чем эта жизнь была приятна, так это свободой. Надоело в одном городе — стрельнул на дорогу, иногда даже билет второго класса выудишь, уложил чемодан, — айда в другой, в третий, в столицу, в уезд, по помещикам, в Крым, на Волгу, на Кавказ. Денег всегда масса, — иногда я по двадцати пяти рублей в день
зарабатывал — пьешь,
женщин меняешь, сколько хочешь — раздолье!